«Мы думали, что это спринт, а это оказался марафон». Волонтеры — про помощь беженцам, донаты и работу, несмотря на всеобщую усталость из-за затянувшейся войны

Война идет вот уже 8 месяцев, и помимо тех, кто все это время сражается непосредственно на поле боя, есть еще и те, кто помогает как военным, так и беженцам – волонтеры. Именно они – наши сегодняшние героини. Как они приняли решение пойти в волонтеры, что изменилось в рабочих процессах с начала войны, как это отразилось на их жизнях, и как они уже 8 месяцев вывозят адскую нагрузку. Вывозят, к слову, не все. Также поговорили с ними, насколько активно сейчас люди помогают волонтерам, несмотря на всеобщую усталость из-за затянувшейся войны в Украине.

«У виска пальцем крутили, мол, надо людей вывозить, а она с собаками и котами прется»

Катя Муха – волонтер из Киева. Она с мужем переехала в Польшу задолго до начала войны, около трех лет назад. Сначала жила в Варшаве, а последний год живет в Горлице – польском городке в горах, аккурат недалеко от украинской границы. Волонтерила Катя еще в Киеве, оказывая помощь украинским приютам и фондам помощи животным. После переезда в Польшу она поняла, что может продолжать дело здесь – связывать между собой украинские и польские фонды, обеспечивать обмен животными.

Катя занималась волонтерством еще до начала войны. Она рассказывает, как решила заняться эвакуацией животных из страны из-за военных действий.

– Помню, что в первый день мы поехали на границу, загрузив машину вообще всем, что попадалось под руку, в том числе и собачьим кормом. На второй-третий день мы выезжали уже более организованно, достали несколько бусов, загружали их всем необходимым и отвозили на границу со стороны Польши – там были волонтерские центры. Где-то в тот момент я и обратила внимание на то, что вокруг совсем нет животных. В плане — люди въезжают, но в машинах и на улице животных нет. Я тогда еще не была на территории Украины и не знала, что на той стороне то их полно, — рассказывает Катя. — Волонтерила я и раньше, когда еще жила в Киеве. Связь с местными фондами и волонтерами за эти годы не терялась, меня знали что там, что в Польше, поэтому звонки с просьбами о помощи не заставили себя ждать. Телефон разрывался сутки напролет – речь шла об эвакуации не одного, не десятерых, а сотен животных. Так стало понятно, что мне нужно ехать в Украину — другого способа быстро вывозить животных просто не было. Животное не может взять чемоданчик, сесть за руль и поехать, а человек может.

Катя говорит, что с момента переезда в Польшу сотрудничала с одним международным фондом помощи животным в Варшаве – Viva Interwencje.

— У нас была договоренность, что я выступаю у них в качестве передержки для местных собак и котов и помогаю в их социализации и дальнейшем пристройстве, а они в свою очередь помогают мне с ввозом украинских животных в Польшу и пристройстве их здесь. Сотрудничали мы неофициально, то есть волонтером фонда по документам я не была, а значит беспрепятственно пересекать границу не могла. У аккредитованных волонтеров (те, у которых есть волонтерское удостоверение) такая возможность была – они проходили границу по зеленому коридору. Вот так спустя три года я наконец-то получила удостоверение, сейчас я официально являюсь волонтером фонда Viva Interwencje. Но важно понимать, что фонд помогал пристраивать тех животных, которые УЖЕ были в Польше – они искали водителей для развоза животных по стране, помогали находить передержки, первое время забирали кого-то к себе, но место в фондах и приютах очень быстро закончилось. При этом вывозить животных из Украины мне приходилось самостоятельно, людей или машины фонд не предоставлял, никакой команды тоже не было, все по факту держалось и продолжает держаться на добровольцах.

Катя вспоминает, как впервые оказалась по ту сторону границы — в Украине, когда получила волонтерское удостоверение.

— Представьте: очередь до границы около 40 километров, а на протяжении всей очереди тусуются собаки и коты. С ошейниками, домашние. То есть это животные, которых с собой из дома забрали, но стоя в очереди по какой-то причине решили, что животное с ними не поедет. Это при том, что на тот момент процедура по ввозу животных в Польшу была упрощена донельзя – уже не требовалось ни справок, ни титров. Почему? Ну вот потому что это люди.

Волонтер вспоминает, что сталкивалась со стороны некоторых людей с непониманием из-за эвакуации животных.

— Много было случаев во время эвакуации – и в зеленом коридоре у виска пальцем крутили, мол, надо людей вывозить, а она с собаками и котами прется, но я привыкшая. Первые три дня я возила только женщин и детей, но потом силы и нервы закончились. Люди в стрессе и панике, они растеряны, напуганы и сильно истощены, но я же тоже человек, причем в том же состоянии – я устала слушать, что им неудобно, что в этой машине они не поедут, что «мы только вместе поедем» и все в этом духе. Словила себя на мысли, что тех, кто будет вывозить людей, будет и так объективно больше, чем тех, кто поедет под бомбы за барбосами. Поэтому можно сказать, что решение пришло как-то само.

Катя уточняет, что «человечных людей встречала намного больше за это время».

— Помню, как мы везли женщину, у которой в пакетике с водой были аквариумные рыбки. Можете себе представить? Бомбы, сирены, а она воду в целлофановый пакет набирает и туда рыбок из аквариума. И параллельно с этим помню, как мне позвонили со словами: «Катя, у нас тут… эм… ну… полукот». Полукотом оказался Орео — морская свинка, которую при эвакуации просто оставили в подъезде. Мне кажется, что это хорошо иллюстрирует то, в каком состоянии находились люди. Но даже спустя столько лет волонтерства меня все еще разрывает от злости при каждой такой истории. Орео, кстати, прожил несколько дней у меня, питаясь каким-то кормом для попугаев, а потом быстро переехал в Варшаву – за ним выстроилась целая очередь из желающих, так что на свинку у нас был кастинг.

Волонтер признается, когда бралась перевозить животных, то не понимала масштабы и трудности предстоящей работы. Как и то, что война и необходимость помощи могут затянуться.

– Каждый раз нам казалось, что еще пару дней – и все закончится, каждый день мы жили с ощущением, что это спринт, а это оказался марафон. В таких обстоятельствах, когда ты бесконечно подкармливаешь себя этим «ну еще чуть-чуть» – нервная система просто дает сбой. Мозг перестает верить и слушаться. Ты тянешь и тянешь, люди звонят, пишут – все это круглыми сутками. Я не спала и не ела по несколько дней, у организма просто не было сил, а тебе все звонят – там котята, там собака-инвалид, там собака без глаза. Я просто не могла говорить «нет». Был момент, когда меня кончательно добило – пришло осознание того, что сколько б ты ни греб – не выгребешь. Я вставала утром и падала в обмороки, очень сильно похудела. А остановить этот конвейер невозможно, люди тебя знают и звонят бесконечно. Я приезжала домой и просто молчала.

Спустя несколько месяцев такого ритма волонтер попала в больницу с нервным срывом.

— С началом войны к нам еще приехали родственники мужа, а у нас и до войны были не самые теплые отношения. Все на взводе, постоянный стресс, замкнутое общее пространство, где у всех свои бытовые привычки, нежелание уступать и усталость – в общем все это не прошло мимо. Это, пожалуй, один из самых сложных моментов, о котором мало кто задумывается. Люди, приютившие у себя беженцев, сталкиваются с диким стрессом, даже если беженцы – это члены семьи. Особенно, если это члены семьи – с ними тяжелее разговаривать ультимативно, понимаете? Одно дело пустить пожить родственников на месяц, совсем другое – на полгода. А как их попросить съехать? Выгнать? Куда ты их выгонишь – на войну или на улицу? В самом начале об этом никто конечно не думает, но спустя 8 месяцев становится тяжело думать о чем-то другом. Сегодня, оглядываясь назад, я понимаю, что многие процессы нужно было выстраивать иначе, но тогда – в марте-апреле – это был автоматизм, было слово «надо», а слова «могу» не было. Сейчас я уже, конечно, не живу в том же режиме, не беру заявки на новых животных, пока не пристрою всех, кто у меня уже на руках. А пристраивать стало намного сложнее.

Катя признается, что сейчас люди стали меньше помогать волонтерам.

— С помощью вообще все стало ощутимо слабее – у людей прошла паника, они возвращаются к более-менее нормальной жизни. Вспомните ленту Instagram в марте и сейчас – колоссальная разница. Сейчас уже как будто никому ничего не надо. Если в марте на каждую просьбу были сотни откликающихся, то в августе это стали единицы. Люди перестали донатить на «мелкие» сборы. Да, на байрактары соберут за сутки, а на операцию собаке, пострадавшей под обстрелом, не собирается уже и за две недели. Если в начале войны меня каждый день на польской границе ждало по 20-25 машин добровольцев, чтобы забрать у меня животных и развезти их по всей Польше, то сегодня мы неделями ищем хотя бы одну машину, которая отвезет собаку из Вроцлава в Варшаву. Большая часть гуманитарки от всевозможных фондов идет именно в саму Украину, а на животных, которых уже вывезли, приходится собирать самостоятельно.

Одна из проблем, с которой сталкиваются волонтеры, — шеринг информации, говорит Катя.

— Люди перестали репостить сборы, а средств на постоянную рекламу у нас в большинстве случаев нет – все уходит на помощь. Кажется – что такое репост, ну чем он поможет? А это очень помогает. У меня было много случаев, когда мне писали незнакомые люди из условной Финляндии или Испании, что хотят забрать у меня собаку. Как они вообще обо мне узнали? Через репосты. Информация – это один из главных инструментов помощи, которого зачастую не хватает. Но тем не менее – лично от меня с начала войны уехало больше сотни собак и котов, а ведь таких как я – тысячи. Не обязательно брать животное на передержку или донатить деньги. Даже просто сделать репост – это уже намного больше, чем не сделать вообще ничего.

По наблюдениям Кати, большинство помогающих сегодня – это те, кто уже брали у нее животных.

— Они репостят, донатят, отзываются, когда нужна помощь. Кстати, подавляющее большинство самых ответственных ребят – беларусы. Мое личное наблюдение – именно беларусы, которые брали у меня животных на передержки, полностью оплачивали все содержание животного, брали за него 100% ответственность. Остальные чаще брали с условием, что им животное привезут и покроют если не все, то хотя бы бОльшую часть расходов. А еще именно беларусы чаще всего и вписывались в помощь.

Феминистка и низовая активистка Наста Базар в 2020 году вместе с семьей уехала из Беларуси в Киев, а незадолго до начала войны перебралась в Польшу. Основная сфера активизма Насты – защита прав женщин и представителей ЛГБТК+ сообщества.

– Я пошла в волонтеры с самого начала войны. Бросилась с головой, сутками напролет мне приходили сообщения с просьбами о помощи – писали из Киева, Полтавы, Харькова. Писали друзья, знакомые, а потом уже и чужие люди. Первые пару месяцев это было очень сложно. У меня сбился режим сна (если депривацию сна вообще можно назвать режимом), я ела абы-как, спала когда и где придется и не выпускала телефон из рук, — говорит Наста. — Первым делом мы, конечно, эвакуировали своих знакомых – за время жизни в Киеве их накопилось немало. Старались делать акцент на беларусках и беларусах. В первые дни войны ситуация вообще была непонятная, на статус беженца беларусам в Польше (а именно туда направился основной поток бежавших) подаваться было нельзя, предлагали возвращаться в Беларусь, а большинство беларусов, живших в условном Киеве в 2022-м – это люди, бежавшие в Украину из Беларуси в 2020-м. Это те, кого могли преследовать из-за политики. И вот им предлагалось вернуться обратно – понимаете, да? Поэтому, конечно, мы старались в первую очередь вывозить именно беларусов.

Активистка вспоминает первые недели после начала войны:

— Я была в состоянии зомби-робота. Связь в оказании помощи держала и с фондами, и с частными волонтерами. Где-то в марте-апреле мне пришла идея как-то систематизировать все приходящие запросы, и я составила таблицу, в которую вносила данные. Лично мной (опускаем всю группу, которой мы волонтерили – там была не только я, но и другие частные волонтеры, а также фонды – BySol, MedSol, организации вроде Grl Pwr Belarus и Марш Женщин) было обработано больше 1000 запросов о помощи. Позже, в мае, я проводила ресерч и, конечно, какая-то часть этих запросов обрывалась: к примеру, люди задавали вопрос, что необходимо, чтобы выехать, я давала ответ, и они пропадали. Но людей было какое-то безумное количество.

Наста рассказывает, что волонтерская деятельность сейчас идет уже не в том же режиме, как в первые месяцы войны.

– В таком режиме невозможно протянуть долго. У меня семья, дети – об этом я тоже не могу забывать, на мне лежит ответственность как минимум за детей. Сейчас я волонтерю уже скорее в лайт-режиме – выполняю роль информационно-организационного пункта: я могу связать нужных людей, подсказать необходимый фонд, направить к кому-то – мне кажется, что в этой сфере от меня пользы больше, чем если бы я сегодня стояла в сортировочном центре. Если говорить именно об организованных волонтерских процессах, то я со своей стороны старалась делать акцент на помощь женщинам, пострадавшим от сексуализированного насилия на войне. Запустила сбор на Rape Kit’ы, который очень быстро и широко разошелся – сбор поддержали многие фонды и волонтеры, чему я, конечно, была бесконечно рада. На странице BySol, к примеру, сбор перевалил на нужную сумму, мы с коллегами тогда закупили более 500 Rape Kit’ов. Поскольку я изначально работала сама по себе, мне не нужно было выстраивать волонтерскую команду. Я просто писала в чаты и соцсети, там находились необходимые люди (кто-то помогал с транспортом, привозили теплую одежду, еду, кого-то надо было встретить, отвезти и так далее). В целом все происходило очень сумбурно. Что-то нужно – я ищу по всем контактам, где это можно достать. Где-то удавалось передавать историю дальше, находить поддержку от фондов и организаций, где-то вела за руку до конца.

Активистка обращает внимание на одну деталь, весьма важную, по ее мнению:

— К тому моменту, как началась война, я фактически не работала. Примерно в декабре у меня закончились все проекты, и я выдохнула – отдыхала, проводила время с семьей, поэтому, как бы это ни звучало, но к началу войны я успела набраться сил. Я прекрасно понимаю, что если бы в то время у меня была куча проектов, дедлайны или работа в офисе 5/2, то я бы не сделала всего того, что сделала тогда – у меня бы тупо не хватило ни сил, ни времени. Это действительно важное уточнение, потому что много людей жрет себя на тему того, что якобы они делают недостаточно. Как будто бы есть образ хорошего и плохого волонтера. Хороший волонтер – это тот, который ест раз в трое суток и спит два часа в день, все время носится как курица с отрубленной головой, и у него дергается глаз. Тогда видно – человек занят делом. А если ты высыпаешься, адекватно питаешься, даешь себе отдыхать и систематизируешь свою деятельность – ты не настоящий, не аутентичный волонтер. Это ужасно неправильно.

Наста вспоминает, как в одном из иностранных фондов помощи женщинам ей довелось наблюдать за систематизацией рабочих процессов.

— Там люди буквально составляли таблицы и высчитывали, сколько времени без вреда для себя они готовы уделить на волонтерскую деятельность, сколько на оплачиваемую, и какие задачи они способны выполнить – это круто, так намного грамотнее строить любые долгосрочные процессы, потому что никто не перегружается и берет на себя то, что ему по силам, а значит и вероятность гарантированного результата повышается. Люди просто остаются продуктивными на протяжении всего времени. Важно понимать, что волонтерство – это не спринт, а марафон. Пытаться на одном вдохе быстро преодолеть длительную дистанцию с препятствиями – заведомо проигрышный план.

– Фокус внимания остался прежним или сместился в какую-то другую сторону? Какие сейчас основные сложности в процессах помощи?

– Что касается моей нынешней деятельности – я сейчас намного больше сконцентрирована на Беларуси. На это решение сильно повлиял мой разговор с одной политзаключенной из Беларуси. Она рассказала, что когда началась война, то до тюрем быстро начала доходить информация о том, что беларуски создают множество инициатив по помощи украинкам. И она мне тогда призналась: «Наста, мы были в ужасе. Единственная мысль, которая нас всех тогда посетила, – женщин, которые находились в беларусских тюрьмах – что о нас сейчас все забудут». В голове сработал какой-то тумблер, я начала пересматривать свою деятельность. Это было примерно в конце мая-июне. На тот момент Украине помогал уже практически весь мир. Были созданы сотни фондов, десятки тысяч волонтеров по всему миру, тонны гуманитарной помощи. А о Беларуси закономерно все забыли. Да, это конечно абсолютно несравнимые ситуации – там война. Но если Украине помогает весь мир, то Беларуси помогать некому, кроме самих беларусов. Я поняла, что для меня это приоритетнее.

Мы помогаем тем, чем можем помочь, и будем помогать после того, как Украина выиграет войну – им придется отстраивать страну заново. Но в это же время – мы должны позаботиться о себе. Нам тоже придется перестраивать все институты в обществе, заново отстраивать экономику страны, от которой ничего не осталось. У нас сегодня сотни политзаключенных и десятки тысяч уехавших, большая часть из которых не вернется обратно – это надо понимать. И если Украине после победы продолжат помогать, то нам на это, кажется, не стоит особо надеяться. Поэтому стоит надеяться в первую очередь на себя. Я беларуска, моя родина – Беларусь, а не Украина, хоть я и жила там, и безумно люблю эту страну, я благодарна ей и людям, которых там встретила. Но Беларусь для меня в приоритете – как для любого украинца в приоритете Украина, для француза – Франция, а для немца – Германия. Я считаю, что мы сделали все, что могли. Не хочется заниматься перетягиванием одеяла, но и оправдываться или извиняться мне тоже не хочется. Мне совершенно не за что извиняться. В нашем постсоветском обществе, к сожалению, имеет место виктимблейминг. Обвинять беларусов сегодня – это обвинять жертву. А жертва никогда не виновата в насилии. Ни-ко-гда.

– До недавнего времени ваша семья предоставляла жилье беженцам из Украины, размещая их у себя дома. Так же поступали и многие другие волонтеры, думая, что это временно, а «временное» превратилось в постоянное. Это накладывает определенный бытовой дискомфорт – как говорить об этом людям, которых ты приютил, нормально ли это – просить людей съехать?

– Во-первых – мы недавно переехали. Это был объективно самый сложный переезд в моей жизни – за два года жизни в Польше мы сменили уже 5 квартир и успели обрасти огромным количеством вещей. Предыдущая квартира позволяла впустить кого-то пожить – она была огромной, больше 100 квадратов, два этажа. У нас было место и возможность, а пускали мы все же в основном наших знакомых. Сейчас идет восьмой месяц войны. Очень важно понимать, что для адаптации людям требуется время. Оптимальный срок для этого – 3-4 месяца. За это время можно немного прийти в себя, подучить язык, найти работу и хотя бы начать откладывать деньги за аренду собственного жилья. Если спустя этот промежуток вы видите, что человек даже не начал двигаться к тому, чтобы съехать – вы имеете полное право обозначить ему сроки. Все взрослые люди и сами несут ответственность за свою жизнь. Сказать: «Слушай, я впущу тебя пожить на три месяца, а ты за это время постарайся найти работу и решить вопрос с крышей над головой» – это абсолютно нормально. В противном случае из-за «неудобства» и неумения говорить «нет» можно спустя полгода внезапно обнаружить себя, содержащим чужую семью из нескольких человек. Так что говорить «нет» – не просто можно, а нужно. Важно помочь человеку выбраться из минуса в ноль – дать ему базу, на которую можно опереться, оттолкнуться от чего-то. Но выходить из нуля в плюс – его собственная ответственность. Пытаясь уберечь и помочь – очень легко инвалидизировать человека: «Сиди, я все сделаю сам/а». Поэтому нужно нарабатывать навык соблюдения границ.

– Как сейчас люди могут включаться в волонтерство и нужно ли это еще кому-то?

– Я не рассчитываю, что война закончится в этом году, честно говоря. Поэтому помощь, разумеется, все еще нужна и будет необходима еще долгое время. Я хотела бы призвать людей включаться и не бояться, не думать, что волонтеры и активисты – это какие-то специально обученные люди со знанием дела. Нет, огромную помощь можно оказывать самостоятельно – скроллить сайты, искать жилье, формировать это в таблицы и скидывать их в чаты, можно элементарно приехать на вокзал в своем городе и спросить, какая там необходима помощь. Безумно важно писать письма политзаключенным, чтобы они понимали, что они там не одни, про них не забыли. Можно писать тем же волонтерам и спрашивать, какая помощь нужна им, а она всегда нужна. Волонтерство – это про брать и делать, а еще про понимание того, для чего ты это делаешь. А волонтерам важно говорить о том, где и в чем они помогают. Многие как будто стыдятся этого – зачем выпячивать напоказ помощь? Элементарно – чтобы другие люди знали, что в случае чего, к тебе можно обратиться, чтобы тебя имели ввиду, как дополнительные «руки». Поэтому здесь все просто – распространяйте информацию и не бойтесь включаться – это важно и нужно.