Сотрудник "Беркута" стреляет по митингующим. Фото: Александр Хоменко / Gordonua.com
Около 2 тысяч заявлений о пытках, по данным правозащитников, поступило в отделы Следственного комитета, но до сих пор неизвестно ни об одном возбужденном уголовном деле. Беспрецедентный уровень насилия силовиков по отношению к мирным протестующим шокировал беларусское общество. Reform.by решил поговорить об этом с Людмилой Зенич (Гребень), украинским психотерапевтом, которая проводила групповые консультации с сотрудниками «Беркута» (аналог ОМОНа). Тем самым «Беркутом», который отметился подавлением Майдана в 2013-2014 году.
Людмила начала работать с силовиками в тот период, когда Янукович уже сбежал в Россию, но революционные события в Киеве продолжались. Действия беларусских силовиков сегодня нередко сравнивают с действиями «Беркута» в то время. Она рассказала, какие люди приходили к ней за помощью, как силовики оправдывают свои действия и откуда берут начало жестокость и садизм.
В самом начале разговора Людмила сказала, что следит за событиями в Беларуси. Наша история, говорит она, это упрощенные «Звездные войны», борьба между двумя системами ценностей — той, где сам человек является ценностью, и той, где человек является рабом.
— Людмила, вы проводили групповые консультации с силовиками. Какие это были люди?
— Абсолютно разные. Это была групповая работа с запросом с их стороны. В первую очередь, это были растерянные люди. Самые подонки, которые отдавали приказы, сбежали. Остались те, кто их выполнял. Они были растеряны и не понимали, как произошла революция. В них была и растерянность, и досада, и чувство вины. А потом — и чувство предательства со стороны своих же товарищей.
— Предательство в чем заключалось?
— Силовиков тренируют на то, чтобы защищать друг друга и выполнять приказы. В любой группе, которая тренируется как группа, есть ощущение единства и сопричастности плеча товарища. Ко мне обращались силовики и чуть позже, когда Россия привела свои силы на войну на Донбассе. Среди тех, кто воевал с российской стороны, многие узнали своих однокурсников, из-за этого они почувствовали предательство. Мол, как может товарищ стрелять и бить своих же.
— Жестокими силовиков делает сама система?
— Многие силовики учились в соответствующих учебных заведениях. Сама структура образования в силовых ведомствах заточена на исполнение приказов и полнейшее подчинение. В подразделениях также проходит ежедневная психологическая подготовка. Клиенты говорили, как их накачивали, что митингующие преступники и к ним можно применять силу. За счет этого у людей ассимилируется совесть. Чтобы человек мог поднять руку на другого человека, важно ему создать условия отчужденности и бесчеловечности. Митингующие в таком случае становятся элементом угрозы. Защитить свою жизнь и свое привычное существование — это часть мотивации силовиков.
— Получается, для них насилие — это обыденность в их системе?
— Я не работала в структурах МВД, но там работали многие мои коллеги. Насколько я понимаю, в определенное подразделение набираются люди, у которых уровень тестостерона выше, чем у обычного человека. К ним относятся не только силовики, это и люди, у которых повышенный уровень потребности в опасности. Потребность в агрессии можно сравнить с потребностью хотеть быть победителем. Если не практиковать выбор, если человек не научен искать социально-приемлемые формы (спорт, единоборства, опасная работа пожарным), а еще происходит внушение идеологических вещей, то это выливается в жестокость и деструктивные формы поведения.
Т.е. есть нормальное желание у мужчины получить дозу адреналина и победить, испытать себя, но если у него отключена функция выбрать другой способ это сделать, то все переходит в насилие. А силовикам еще и внушают, что насилие в отношении митингующих — это полезно.
— То есть они считают, что делают полезное дело, избивая людей?
— Да. Они искренне думают, что сражаются с исчадием ада и вообще они на стороне добра. Силовики так и характеризуют свою работу — что сражаются они за добро. Нужно понимать, что среди руководящего состава есть сознательные садисты. И именно они руководят подчиненными ребятами. Часть из них в Украине арестовали, часть сбежала — и некоторых видели на подавлении протестов в Москве и в Минске (журналисты уже не раз обнаруживали бывших беркутовцев среди беларусского ОМОНа — прим. Reform.by).
— Этих людей садистами делает система или они были такими с детства?
— Здесь нет либо-либо. Важно понимать, что люди проходят через негативное системное сито. Нет четкого ответа, почему они стали садистами, тут бывает и такое, что сама система на этапе обучения делает их такими, а бывает, что садистами они стали из-за тяжелых психологических травм детства.
По Конституции, силовики могут не выполнять преступные приказы, но парадокс в том, что сами осознать они не могут, что есть преступный приказ, а что нет. Совершать выбор очень страшно, особенно человеку, который работает в силовой системе, где выбор осуществлять нельзя. Этот человек не научен выбирать.
— В Беларуси на митингах женщины подходили к силовикам, смотрели им в глаза. Спрашивали про совесть и дарили цветы. Это вообще как-то действует на них?
— Это вызывает у них внутренний конфликт. И это может приводить к разным результатам. Вы должны понять, что сам он считает себя хорошим солдатом и считает, что он на стороне добра. Если возникает противоречие в его картинке, тогда, с одной стороны, хорошо, что в нем рождается сомнение, но, с другой стороны, на первом этапе это может вызвать еще большую агрессию. Потому что он будет защищать свое представление о мире. У нас был опыт, когда мы, психологи, раздавали конфеты титушкам. Это были нанятые люди, которым сказали поработать провокаторами, они еще и жестко избивали людей. Мы смотрели в глаза этим людям и угощали их. Я увидела растерянность в глазах этих людей. Они говорили, что это отравленные конфеты, не может быть, чтобы их угощали обычными конфетами. Я увидела в их глазах еще и страх. Эти люди — жертвы манипуляций.
Кто-то из них признает, что попал в ловушку. А кто-то не позволяет себе это увидеть и говорит «Это неправда». Для них важна гордость принадлежности к силе в своем подразделении. Митингующая не может быть хорошей. Потому что если я признаю, что ты хорошая, а я тебя бью, то я буду плохим. Вы должны понять, что силовые ведомства — это хорошо проработанная структура. Их учат ломать людей, учат допрашивать и учат правильно психологически издеваться над людьми.
— Манипулировать сознанием возможно ведь не с каждым человеком…
— Манипулировать можно любым человеком. У них есть зарплата, служебная квартира, тринадцатая зарплата. Им сложно отказаться от того, что у них уже есть. И даже если человек осознает, что он делает что-то не то, он уже находится в ловушке. Важно понимать, что человек, который попадает в силовые структуры, попадает в ловушку. Силовая структура — это инструмент государственной власти. Я когда с ними пообщалась, поняла, что они заложники. «Беркут», как структура, была снабжена хорошими специалистами, но использовали ее против собственного народа. Они действительно умеют ловить преступников, но из элитного подразделения они превратились в преступное. Этих людей заставили выполнить преступные действия. Они искренне верили, что они элита. И тут у них забрали предмет гордости, и это вызвало огромный внутренний конфликт.
Их не любят, какая-то часть из них пошла защищать Украину, а какая-то была деморализована. Я общалась с некоторыми из них на терапии. Они верят своему командиру. Внешне это накачанные парни, а эмоционально они еще совсем дети.
— Почему вообще человек становится садистом?
— Здесь важен процент предрасположенности к садизму, который определяется многочисленными факторами. Важна среда, в которой человек растет. Если там в порядке нормы мучать котов или собак, то и ребенок принимает это за норму. Принять ребенку, что убивать собак хорошо, это тоже травма. Порочный круг обстоятельств. Возьмем фильм «Кролик Джоджо»: главный герой противостоял злу в виде нацистской Германии только потому, что у него была мама, которая держала правильное мироустройство. Если никто из родственников не держит эту норму, то ребенку проще всего стать винтиком системы.
— Получается, человек из деструктивной семьи склонен идти в силовые структуры?
— Наверное, неправильно обобщать и говорить, что все силовики из деструктивных семей. Но такому человеку проще всего пойти в силовые структуры. Среди моих клиентов были те, кто из деструктивных семей. Были те, кто наблюдал в детстве, как отец бьет маму. Ребенок защищал маму, был хорошим. Был один клиент, очень добрый, но он пришел с запросом, как не ударить свою двухлетнюю дочь. Потому что его все время били в детстве. Он помнит, как это больно, но иначе он не умеет себя вести. Сначала он учился сдерживаться, параллельно он пытался понять, почему это произошло. На уровне сознания он начинает понимать, что отчим был насильником и совершал преступление против него и его мамы, и на уровне чувств он ищет пути, как не бить свою дочь. Важно, что у него был запрос на изменение. Если у человека нет запроса, то только через приказы до него можно достучаться. Просто потому, что приказы для него — обыденная среда существования.
— Разве у садистов может быть запрос? Ведь уровень рефлексии у них, скорее всего, критически мал, а может быть, она и вообще отсутствует.
— Некий уровень рефлексии вырабатывается у всех. Существует форма осуждения, когда человека по решению суда обязывают ходить к психологу, даже если у него нет запроса. Человека ставят перед жестким выбором: тюрьма или психолог. Если долго работать с психологом, любого человека возможно исправить. И даже садистов-силовиков. Психолог практикует другое отношение к самому человеку. Практика работы вынужденной психотерапии садистов и преступников дает отличный результат в перевоспитании человека.
Ко мне однажды пришел гомосексуальный педофил, у него был запрос, что он боится попасть в тюрьму. И хочет что-то изменить в себе. Первый шаг был — это подтверждение его преступлений. Правильно, что он боится, потому что он совершает преступление. В результате работы мы нашли, что у него была склейка признания и нежности с сексуальным насилием. Дядя в детстве давал ему конфеты, но совершал с ним сексуальные действия. И огромная работа была — показать, что можно быть нежным без совершения сексуального насилия.
— В Беларуси за срыв масок силовиков людей задерживают по уголовным статьям. Чувствуется, что они боятся деанонимизации. Почему?
— Им страшно, что их сестры и мамы узнают, чем они занимаются. У них есть страх разочаровать маму, как и у всех людей. Если в них есть человеческая черта, то это нормальное желание сохранить уважение родственников.
Вспомните фильм «Мальчик в полосатой пижаме». Отец мальчика был героем, был хорошим для своей жены до тех пор, пока не начала просачиваться другая правда. И этому герою было неприятно от того, что мама его осуждала. Но он себя убеждал, что мама не права. Ему казалось, что он спасает свою страну от евреев, но перед мамой ему было неловко.
То, что папа убеждал, что в лагере хорошо, погубило мальчика. Сын верил отцу и пошел туда.
— Ваши клиенты приходили с запросом, что чувствуют вину за свои действия?
— Чувство вины — это осознание и внутренняя работа. А если я защищаюсь тем, что я прав и я выполнял приказ, чувство вины не выходит в осознание. Изначальная стадия у них — это растерянность. Ведь для покаяния важна огромная внутренняя работа. Выйти из статистической нормы, где насилие и приказ важнее всего, — это очень сложно.
***
Понравился материал? Успей обсудить его в комментах паблика Reform.by на Facebook, пока все наши там. Присоединяйся бесплатно к самой быстрорастущей группе реформаторов в Беларуси!