Блогер Евгений Липкович прямо отвечает на вопросы о смерти и убийстве человека, последствиях приёма наркотиков, еврейском следе в создании ПВТ, об источнике своих денег, и исключительно грязном сексе. А ещё ответит на главный вопрос: как вышло, что жители Беларуси не уважают друг друга, и это не изменится даже по декрету президента?
— Когда-то ты назвал свой блог в livejournal «только для специалистов». Почему?
— Хлёсткое название.
— И всё?
— И всё. За этим не крылось никаких многочисленных смыслов. Обычно за названиями прячут несколько сложных слоёв, а я использовал хлёсткое название, чтобы сразу отсечь идиотов… Но, как обычно, их только притянуло.
— А какие несколько слоев кроются в тебе самом?
— Ничего во мне не кроется, никаких слоев.
— Всё на поверхности?
— Сколько можно уже! Мне нечего скрывать от своих избирателей и читателей!
— Так Чергинец ещё жив.
— И ты желаешь ему доброго здоровья?
— Нет.
— Потому что тебе хочется поскорее в политику?
— Нет, в политику мне не хочется, но доброго здоровья я Чергинцу не желаю. К сожалению, так случилось, что этот человек наносит ущерб моей стране и её культуре. Я знаю, что он страшно болен, но я не гуманист и не политкорректен. Если нужно сказать «чтоб он сдох», я это и буду говорить. Честно и открыто. Чергинец не является для меня каким-то фетишем.
— А вот вопрос из Facebook, который мне прислали, пока я готовился к этому интервью: может ли Липкович шутить, не используя «принцип одного окна», Чергинца и «многовекторность»?
— Могу, конечно.
— И какая тема для тебя наиболее благодатна?
— Секс, наркотики, рок-н-ролл. Понимаешь, все эти шутки про Чергинца, «одно окно» и «многовекторность» как раз-таки рассчитаны на идиотов, поэтому такие вопросы и задают. К сожалению, в Facebook нельзя назвать блог «только для специалистов».
— Нет, это только кажется, что их хватает. Есть диванные специалисты во всех сферах.
— После гибели солдата в Печах, ты подписал петицию за отставку министра обороны. Почему?
— Если бы в какой-то другой стране вот так произошло с солдатом – министр обороны ушёл бы в отставку сам, без всяких петиций. Но у нас «совок». Мы по-прежнему живём в БССР, поэтому важных людей выносят только ногами вперед.
— При этом беларусы, которые уезжают за границу, наоборот, очень быстро и легко дистанцируются от воспоминаний о беларуcском «совке».
— И перестают быть беларусами при этом.
— Такое возможно?
— Конечно, возможно. Возьмем Зянона Пазняка. Разве он беларус?
— А кто же?
— Никто. Он эмигрант, он убежал из этой страны. Пазняк забрал с собой большую беларусскую мечту – быть независимой страной. Пазняк — бруклинский абориген, удрал в Америку и сидит на фудстемпах. А то, что он говорит по-беларусски… Ну и что? Мало ли кто на каком языке говорит.
— Интересно. Я заметил, что беларусы много надежд вкладывают в роль личности в истории — но при этом в контексте политической борьбы они, как правило, не готовы брать на себя ответственность за то, чтобы самим стать личностями в истории.
— Конечно. Я сторонник того, чтобы в Беларуси политическая деятельность была лицензируемая. Это нужно, чтобы хоть как-то отсечь чудовищ, которые на этом рынке существуют. Такая лицензия накладывала бы отпечаток ответственности, люди бы отвечали за свои слова. А сейчас политики в Беларуси говорят всё, что угодно, из-за этого волосы дыбом становятся.
— А кто из актуальных политиков мог бы получить такую лицензию?
— Никто.
— То есть как это? Ни один человек?
— Нет, конечно.
— А ты?
— Я не занимаюсь политикой.
— Но если бы занимался?
— Я принадлежу к поколению, которое выросло из лозунга «лучше лезть в грязь, чем в политику». Политика для меня является объектом издевательств. А беларусская политика даже объектом издевательств быть не может.
— Секс, наркотики, рок-н-ролл.
— Хорошо, поговорим об этом.
— Давай.
— Про секс, думаю, сейчас говорить не стоит.
— Ну, не знаю, тебе виднее.
— Мы к этой теме вернемся чуть позже, давай начнем с рок-н-ролла. Как произошло твоё знакомство с ним, и как рок-н-ролл повлиял на твою жизнь?
— Ты хочешь, чтобы я ответил?
— Да.
— Это было очень давно. 1973 год, я учился в 9 классе.
— Теперь можно ответить с деталями.
— С деталями? Я был одним из немногих людей, которые при БССР попали под 183-ю статью за рок-н-ролл и предпринимательскую деятельность. Было довольно громкое дело. В 1970-х на улице Черняховского, совсем недалеко от меня, жили три брата, которые занимались тиражированием магнитных записей в масштабах всего Советского Союза. У них были 500 или 600 фирменных пластинок и очень дорогие магнитофоны, на которых они записывали всё это и продавали по всему СССР. Эти записи крутили в барах и ресторанах.
Три брата с улицы Черняховского подвинули вперед музыкальную культуру самой большой страны в мире.
В конце концов, их посадили: одному дали 3 года, второму 2 года, а третьего освободили из зала суда, потому что он вернулся из армии инвалидом. В Минске вокруг них пасся весь театрально-художественный институт, но после суда всё это закончилось. Пластинки конфисковали. В конечном итоге, как оказалось, их отдали Владимиру Мулявину. Да, да, тому самому, как это ни удивительно! Пока проводили расследование, дорогие магнитофоны тоже куда-то исчезли. А ребята после этого уехали в Америку и открыли в Бруклине на Брайтон-Бич магазин пластинок, который потом показывали в кинофильме «Брат2».
— А какой была твоя роль в аудиобизнесе трёх братьев?
— Я участвовал во всем этом деле. Особенно в процессе распространения. Но когда завели уголовное дело, я проходил по нему как свидетель. Это выглядело как масштабный сионистский заговор. Огромный сионистский заговор в Минске, понимаешь? Паша Якубович в этом деле тоже участвовал, но со стороны ментов.
— Павел Изотович Якубович? Главный редактор «Советской Белоруссии»?
— Он самый. Якубович всегда писал заказные статьи. Перед судом он выпустил статью, которая называлась «Чёрные диски» — и облил нас грязью. Всё это было по заказу, чтобы воздействовать на процесс. Пару лет назад я её даже выложил у себя в ЖЖ. Я специально пошел в Национальную библиотеку и нашел тот номер «Знамя юности», где Паша Якубович писал свою грязную статью, и опубликовал её.
— Расскажите, Липкович, как это все происходило?
— Ну, я приходил к ним.
— А дальше что было?
— Надевал наушники, слушал музыку.
— А люди приходили какие-нибудь?
— Да, приходили.
— Они разговаривали?
– Да, разговаривали.
– О чем они говорили?
– Не знаю, я в наушниках сидел.
И все. В зале хохот. Меня выгнали с процесса. То есть я его просто посадил в лужу, понимаешь? Ещё у меня дома был обыск. У меня нашли… ничего. Даже засвидетельствовали это на бумаге. В общем, я отделался лёгким испугом.
— Конечно, было.
— В советское время?
— Да. Ну, трава, трава… Ты знаешь, был такой чувак по кличке Бабуся. А у него был какой-то контакт и он прямиком из Чуйской долины таскал это все. И, в общем, благодаря ему я и попробовал травку, да. Я не могу сказать, что травка на меня сильное впечатление произвела. Я уже работал на заводе. Курнул травы, пришёл на работу и чуть не просверлил себе руку. После этого я понял, что, блин, это может плохо кончиться.
— И это всё?
— Ну, почему же, по-взрослому тоже было. Мы же все ездим в Голландию, в Израиль, где это дело легализовано. Об этом говорить можно. Зачем быть ханжой?
— А что-то потяжелее травки?
— Нет, никогда. Хотя, один раз, по-моему, было дело. Довольно известные в городе ребята меня какой-то дрянью угостили, из-за которой я не спал. Но это был один-единственный случай за всю жизнь. Я не кололся никогда!
— Восемь лет на героине и никакой зависимости!
— Да, и никакой зависимости. Хотя я знаю людей, которые на героине сидели.
— Это уже грустно. Давай лучше поговорим о том, как случилось твоё знакомство с сексом. Наркотики в это дело тоже были вовлечены?
— Была вовлечена «Шуба, родители!» — вопль, который означал «Шухер, чужие!». В «совке» же у всех были крохотные квартиры, родители всегда были дома. У кого-то ушли родители — и начиналось «ребята, побежали ко мне музыку слушать!» С девочками, естественно. Как правило, интим происходил на улице, в какой-нибудь канализации или на лавочках в парке — можно сказать, я просто дитя природы! В общем, было как у всех, в нормальном возрасте.
— А первый раз когда был?
— В школе.
— Сколько тебе было?
— Лет пятнадцать-шестнадцать. Дело было на стройке, после портвейна.
— И это место сохранилось в Минске?
— Да, наверное, здание там есть. А самого места уже нет. Это же была какая-то стройка в микрорайоне, где-то недалеко от школы.
— В общем, тёплых воспоминаний об этом случае у тебя не сохранилось.
— Слушай, ну, какие воспоминания! Это даже не секс был, в полном его понимании. Это был эксперимент. Ого, бля, смотри, я становлюсь взрослым! Она что-то там «тык-тык», бухая, от нас обоих пахнет сигаретами «Прима», ужас какой-то.
— А когда ты понял, что вырос по-настоящему?
— А черт его знает. Лет в 40, наверное. Понял, что хватит беситься. В какой-то момент — бац! — и как будто отрезало. Была девушка, которую я ущипнул за задницу, а она повернулась и сказала «о, у моего папы такая же борода». И это меня обломало… Ну что ж такое, вот и я взрослый!
— В некоторым смысле, да. Но я не ощущаю себя наполненным опытом взрослым. Таким, знаешь, чтобы рыдать над этим и писать мемуары. Мне не грустно, я ощущаю себя нормальным и вполне активным человеком. А после пятидесяти мне приходится всё время заниматься спортом — поэтому я в хорошей спортивной форме. Раньше бегал на дорожке, а сейчас занимаюсь ходьбой. Не активно-спортивной, а просто ходьбой, обязательно прохожу в день порядка 12-14 километров пешком.
— Ты дрался когда-нибудь?
— Я много занимался тяжёлой физической работой на МАЗе, а после работы приходилось и подраться. Работать на МАЗе было невероятно тяжело. Мне надо было растачивать огромные и дико тяжёлые тормозные барабаны на колесах со ступицей.
— На каком языке ты сейчас говоришь?
— Надо было ступицу поставить на специальную линию и потом расточить отверстия и нарезать резьбу, а барабан со ступицей вместе стянуть болтами. Они, по-моему, были на 18. Представляешь себе болт на 18? Пневмогайковёрт представляешь себе?
— В общем, просто поверь мне, что это была невероятно тяжелая работа. Всё происходило в третью смену. И из-за того, что я вот так нарабатывался, обедал три или четыре раза в день. Просыпался – обедал, через несколько часов опять обедал, потом ещё раз. Это были полноценные обеды, но мне из-за работы всё время хотелось есть.
Как-то ехал со своей третьей смены на МАЗе в 6:20 утра. Выходишь через проходную, а неподалёку уже привезли бочки с пивом, чтобы мужики немножко в себя пришли.
Вот они уже стоят перед проходной, а пьяный народ, который всю ночь бухал, вываливается из автобусов. Они идут такие все, ждут в длинной очереди к бочкам, выпивают, а потом идут на проходную. И я туда ходил, естественно. Засыпаешь, да, но всё равно идёшь и выпиваешь. А потом на автобус.
Второй маршрут — очень удачно! — ехал к моему дому довольно долго. И вот как-то я еду такой, сплю, и вдруг меня кто-то толкает. Просыпаюсь — хулиганьё какое-то пристало, молодежь. Я встал, вырвал поручень и согнул его. Их там было человек пять или шесть, но на следующей остановке они молча вышли все. Мне такой номер ни до, ни после уже не удавался. А ещё один раз меня чуть под поезд не положили.
— Забавная история.
— Твой выпускной?
— Нет же. Я уже взрослый был, а в стране у школьников выпускной был. Я ехал в электричке, на станции Крыжовка напали какие-то рецидивисты, отобрали гитару и выскочили из вагона. Я за ними. А они мне сломали челюсть, страшно избили и хотели положить на рельсы. Ну а я прикинулся, что сошел с ума.
— В смысле?
— Я к ним полез целоваться, начал кричать «пацаны-ы-ы!». Они плюнули и загрузили меня в электричку. Ушли. Я вскочил. Весь избитый побежал в первый вагон. Вызвали оттуда милицию, пока электричка доехала до Минска. Меня встретили на вокзале, пересадили в машину и отвезли туда, где все случилось, в Крыжовку. Рецидивистов мгновенно нашли — пацаны с гитарой развлекали девочку.
— С твоей гитарой?
— Да! Одного сразу в транспортную прокуратуру отвезли. Менты ему там надавали, как следует. Я тоже полез драться — и потом менты уже меня оттаскивали.
— Добавил?
— А сейчас ты бы набил кому-нибудь морду?
-Да никому. Я, кстати, когда-то давно боксом занимался. У меня был второй разряд, но на чемпионате института меня отделали так хорошо, что я понял, что это не мое. Ну и вообще — какой смысл мордобоя?
— Ты вообще агрессивный человек в жизни?
— У меня имидж агрессивного человека.
— Это только имидж или ты правда такой? Ну давай по чесноку.
— Чёрт его знает, как пойдет.
— Ну дома ты агрессивный?
— Я женат на одной и той же женщине чёрт знает сколько лет. Раз она меня терпит, то подумай сам.
— Может, она тебя бьёт?
— Так незаметно, наверное, бьет.
— Я вообще агрессивный, но у меня есть разные степени агрессии: такой агрессивный, сякой агрессивный.
— А женщин бил когда-нибудь?
— Да, один раз.
— За что?
— Мы поспорили из-за Шерил Кроу. Это был отличный повод. Баба такая здоровая была, метр-восемьдесят. Я хоть и невысокий, но сбил её с ног и засунул головой в сугроб. Мы долго спорили и никак не могли прийти к компромиссу по поводу возраста Шерил Кроу. Я говорил, что Шерил Кроу уже есть сорок лет, а баба метр-восемьдесят говорила, что Шерил Кроу сорока нет. И тогда я её ударил по ногам и засунул головой в сугроб. Ну, чтобы она остыла. И я оказался прав.
— Тебя в ментовку за такое не забрали?
— Нет, не забрали.
— И вы общаетесь с той женщиной после этого?
— Нет, мы потом поругались, но уже по другому поводу.
— Кроме того, что ты блогер, ты называешь себя «пейсателем». Какое удовольствие тебе доставляет писательство?
— Мне платят деньги. За статьи, которые я пишу, мне тоже платят деньги.
— А какие были ощущения от первого бумажного экземпляра твоей книги «Лето в переулке»?
— Как у Геббельса в фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». Там очень хорошо показаны крупным планом дрожащие пальцы Геббельса, а Ромм акцентирует, мол, смотрите, как он нежно гладит… Её очень хорошо в Америке читают, да и в Беларуси с удовольствием. Как ни удивительно, очень много народу, который приезжает в Минск из Израиля, специально ходили в книгарню «Логвінаў» за ней. Но у Логвинова особый шик. По-моему, им деньги не нужны, книги на витрине не было, поэтому её приходилось все время спрашивать. Перевести эту книгу не могут ни на какие языки, потому что она написана на трёх языках: на трасянке, русском и беларусском. Чтобы её перевели, надо быть Сашей Соколовым. Осталось только кого-нибудь застрелить.
— Нет.
— По чесноку?
— Человека не убивал. Хотел, конечно, но не убивал.
— Раз уж мы заговорили про литературу и ты сказал, что тебя читают, я хочу спросить, кого из беларусов ты читаешь.
— Из современных или вообще?
— Из современных, пожалуй.
— Ну… ну, в общем, я читаю стихи Хадановича и Карпова, читаю Бахаревича и Глобуса. Интересно было читать прозу Некляева. Не всё, но мне нравится.
— А что думаешь о Мартиновиче?
— О Мартиновиче вообще не думаю, мне не нравится. Он же шагаловед, да? Я прочел его книгу о Шагале, но, это же не литература, это нон-фикшн. И мне показалось, что там очень много плагиата. Шагала ненавидели, про него люди писали жуткие совершенно вещи. Элитный белорусский антисемит Михаил Савицкий постоянно высказывался о Шагале. И вот, значит, Мартинович и еще кое-кто воспользовались одними и теми же источниками времён антишагаловской кампании. Я, видимо, знаю больше, чем Виктор Мартинович.
— Не о Шагале, а о времени, в котором Шагал жил. Вот недавно я написал для jewish.ru статью о Кнуте Гамсуне. И для того, чтобы написать полторы тысячи слов, я прочел о нём три книги — не считая того, что прочел самого Гамсуна. Если писать не для беларусских СМИ, то сотни тысяч читателей за шаг вправо-шаг влево тебя порвут и еще в суд подадут — и оставят тебя без гонорара за поверхностные тексты.
— Многих, кстати, интересует, откуда берутся деньги у Липковича.
— Из тумбочки, ты же знаешь.
— Конечно знаю, мы же из одной тумбочки тягаем.
— Нет, ты не тягаешь из этой тумбочки. Я всегда на вопрос о заработке отвечаю так: с тех пор как мне очень давно удалось очень много украсть, я потихонечку трастую. Но чтобы не говорить именно так и никого не раздражать, я предпочитаю рассказывать, что очень много заработал тогда, когда это было ненаказуемо.
— А сейчас зарабатывание денег наказуемо?
— Конечно.
— Это на одолженные.
— Одолженные из тумбочки?
— Нет, не из тумбочки. Это просто одолженные деньги. Не украденные. Не заработанные. Это одолженные деньги.
— А у тебя деньги часто одалживают?
— Ну, в общем, да.
— А ты?
— А я что? Я не одалживаю.
— Тебе не нужно?
— Я рад бы, но мне не нужно. Как-то я пришел в банк, положил деньги на крупный депозит, а потом пришёл забрать кровные, а деньги мне не отдают! Говорят: «вы нас не предупредили». Но ведь когда я приходил в банк и клал деньги, меня тоже не предупреждали! Я устроил скандал и деньги отдали, конечно.
— Что ты думаешь про всемирный еврейский заговор? Он правда есть?
— Есть, конечно.
— И какая роль тебе в нём принадлежит?
— По этому поводу Жванецкий заметил очень хорошо: «вроде бы меньшинство, а математику возьмешь — большинство». Возьми беларусский сегмент Facebook — я тоже очень популярный человек и тоже еврей — и опять получается, что я большинство.
— То есть твоя роль — это интернет-заговор?
— Нет. Интернет-заговор это Зиссер.
— Когда я учился в спецшколе №10, у нас были еврейские учителя. Был там, помню, чудовищный конфликт на языковой почве. Учительница беларусcкого языка возглавила кампанию по травле одного довольно знаменитого учителя, Энгельсона. К нему в класс попасть нельзя было, очередь стояла! Но по итогам «языкового» конфликта с учительницей беларусского Энгельсону впаяли три года. В этой травле участвовал даже сын президента Академии наук БССР Борисевича. В конце концов, Энгельсон уехал в Канаду и умер пару лет назад. Почти все учителя поуезжали, а из моего класса, в котором было 28 учеников… человек 18 уже нет.
— А каким было еврейское «подполье» в Минске до распада СССР?
— Что значит еврейское подполье? Что мы собирались под полом? Нет, конечно. Было движение свалить отсюда. Движение было, да еще какое было! Точно такое же, как сейчас. Кто ж тогда хотел жить в стране, где все зажималось, и где существовал государственный антисемитизм, который никто не скрывал? У меня брат сидел в «отказниках» (неофициальный термин, используемый в 1960-х и 70-х в отношении советских граждан, которым власти отказали в выезде из СССР, в том числе в Израиль — #RFRM) почти 10 лет, прежде чем получил в конце перестройки разрешение уехать в Израиль из СССР.
— А ты что?
— А что я? Я не подавался на выезд в Израиль при СССР.
— Почему?
— Вопрос сложный: родители-шмадители… У меня начал получаться бизнес, вот я и подумал: а чего мне подаваться-то? Я зарабатывал хорошие деньги, купил квартиру, когда никто не мог этого сделать. Парень, который со мной начинал, вообще продал коттедж в центре Минска и уехал в Италию на свой личный кусок земли с виллой на побережье.
— Тем не менее, ты себя считаешь сионистом?
— Идеологическим, но не религиозным. Я нерелигиозный человек. В принципе, конечно, надо чтобы из Беларуси все евреи уехали и пусть белорусы сами разберутся, в какой стране они хотят жить. Потому что беларусы никак не могут разобраться, что здесь будет. У меня такое впечатление, что беларусы опять хотят построить в своей стране СССР, но без абортов.
Я не знаю, кто здесь строит будущее — потому что все хотят построить светлое прошлое.
Одна часть хочет построить ВКЛ, а другая хочет построить СССР. С разной степенью глубины нас тянут в светлое прошлое, но кто будет строить будущее мне совершенно непонятно. Тем не менее, у властей уже что-то ломается и они, похоже, начали немножко думать о будущем. Во всяком случае они говорят, что принимают новые декреты: отзывать лицензии не будут, а будут приостанавливать их действие, например.
— Ну и какой бы ты хотел увидеть Беларусь?
— Пока у меня нет желания «свалить», я бы хотел увидеть в Беларуси достойную медицину… Я уже человек в возрасте, меня очень интересует медицина. Вот я на днях разговаривал с приятельницей, которая приехала из Израиля: 2 года назад у её мамы в Беларуси обнаружили болезнь Паркинсона, поставили диагноз, посмотрели, что ей 70 лет и сказали: «мы ничего не сделаем, уже поздно». Она немедленно переехала в Израиль, и там ей сделали операцию за 100 тысяч долларов совершенно бесплатно — потому что она еврейка. Вот что меня волнует, понимаешь?
К людям в Беларуси как к быдлу относятся — и ты это не поменяешь никакими декретами или сменой власти.
Это менталитет.
Когда нам придётся по-настоящему увидеть факторы, связанные с передачей власти в Беларуси, мы еще увидим, как Витя Лукашенко начнет говорить на беларусском языке, отплясывая с Сергеем Михалком. Если повезёт, мы даже увидим, как сам Лука будет отплясывать с Михалком.
— А Михалок готов так сплясать?
— Очень интересно. А ты бы с Лукашенко поплясал?
— Я не танцую с мужиками.
— А кого ты считаешь главным человеком, сделавшим Минск лучше за последние 25 лет?
— Того, кто придумал Зыбицкую. Это единственный проект, который мне реально нравится. До него, конечно, была Галерея Ў, которая стала для меня приятной отдушиной. А Зыбицкая — это та же галерея, которая приобрела масштаб. Честно, я скептически очень относился, но получилось. В каком-нибудь Амстердаме в квартале красных фонарей бегают такие же толпы с открытыми ртами, но там это сделано для туристов, а у нас для своих, чтобы беларусы не ездили в Вильнюс бухать. И это получилось. Это реально, кстати. Мне это нравится.
— В СССР тема секса и проституции была табуированной. А сейчас в публичном пространстве Беларуси осталось табу на секс?
— Здесь давно пора было Playboy открывать, но КУКУ уже целый чик-чирик-пи$#рик из этой темы сделал, пишут о сексе чуть ли не каждый день. Саша Василевич в свое время этим занялся и сделал нормально. А потом там появились такие прекрасные люди как Оля Родионова, которая с блеском описывает секс с поправкой на белорусский вариант.
— Перед тобой, к слову, сидит человек, который когда-то придумал рубрику «сексуальная жизнь минских окраин» после того, как один друг рассказал мне о смешной оргии в Серебрянке.
— О сексе в канализации там еще не писали?
— О сексе в канализации Гатово пускай напишут. Кстати, я вспомнил забавную историю про наркотики.
— Давай.
— Наша беларуская конопля в огромных количествах росла в Гатово. В невероятных количествах. Она в Беларуси не вызревает, но она вырастает. И вот мы поехали к приятелю на дачу в Гатово. И приехали как раз в тот день, когда милиция проводила операцию «Конопля». Они нарубили тонны травы и жгли огромные костры. Мы на даче жарим шашлыки и вдруг… с костров потянуло невероятным дымом. И весь этот шашлык стал невероятно вкусен. И тот ди-джей, который нёс по беларусскому радио чудовищную ахинею, стал милым человеком. Мы поржали, всё было безумно хорошо. До тех пор, пока придурки-соседи не свалили на костёр чудовищное пальто, которое начало вонять. Скотины! Всё испортили.
— В недавней статье The New York Times о росте IT-сектора в Беларуси появилась твоя реплика о том, что этот сегмент экономики очень быстро растет из-за того, что в таком бизнесе сложно что-то испортить, ведь в нём государству нечего отбирать.
— Можно забрать компьютеры, но нельзя забрать мозги.
— Есть конечно, но они опосредованы. Есть ПВТ, который хоть и зарегистрирован в виде акционерного общества, но это государственная структура. Когда я рассказывал корреспонденту The New York Times про то, почему у Беларуси получилось создать ПВТ, а у Украины нет, его почему-то не впечатлило. А ведь всё потому, что в БССР был градус антисемитизма ниже, чем в УССР. Поэтому, например, Аркадий Добкин вернулся в Минск, где создал EPAM, а потом приложил руку к ПВТ. И ведь сейчас для Беларуси ПВТ — уже национальный бренд. Уже несколько лет в американских сериалах в подвале сидит беларусский программист, который взломает всё, что угодно. Это было и в Breaking Bad, и в «Касле», и в «Теории большого взрыва».
— То есть рост развития IT-бизнеса в Беларуси связан с низким уровнем антисемитизма? Я тебя правильно понял?
— Да, потому что в БССР градус антисемитизма был меньше, чем тогда в Украине.
— И поэтому здесь вырос ПВТ?
— Да, поэтому сюда вернулись евреи, которые его сделали. Ну а кто же ещё его сделал? Ты посмотри на главные компании в ПВТ — за исключением, конечно, World of Tanks. Вообще, всем в Беларуси надо сказать «большое спасибо» Украине за Майдан и отобранный русскими Крым. После того, как против России ввели санкции, у них стало меньше денег на дотации для Беларуси. Учитывая, что нам надо минимум 3 миллиарда долларов просто для поддержания стабильности, а денег у России на нас не осталось, единственным способом заработать деньги для нашего государства стало раскрепощение IT.
— Ну, и что?
— Я считаю, что это прекрасно, когда у чиновников рождаются талантливые дети!
— Ну и что! Чтобы развиваться, например, в ресторанном бизнесе, нужно сети создавать, а наша Зыбицкая и все эти новые минские рестораторы — это такие мелочи… Возможность очень быстро стать миллионером есть только в ИТ. Поэтому ни один ресторан в Беларуси не может сравниться с деньгами от продажи любой из наших ИТ-компаний.
***
Понравился материал? Успей обсудить его в комментах паблика #RFRM на Facebook, пока все наши там. Присоединяйся к самой быстрорастущей группе реформаторов в Беларуси!
Красивые фоточки: Александра Кононченко