С 27-летним беларусом Сергеем Богданом мы встречаемся осенью 2022 года в кофейне в самом центре Варшавы — в здании Дворца науки и искусств. Этот противоречивый, но узнаваемый символ польской столицы был «подарен» полякам тоталитарным советским диктатором Иосифом Сталиным. Споры о том, стоит ли дворец оставить или разрушить, вспыхивают в польском обществе регулярно. Но вернемся к нашему герою — он просит называть себя «Чарли». Это его позывной, а сам парень — беларусский доброволец полка Калиновского. Недавно он разорвал контракт и приехал в Варшаву.
Чарли сразу предупреждает, что не любит рассказывать про причины, почему пошел воевать, почему разорвал контракт, «все это не важно», — резко обрывает он. Мы и встретились с ним, чтобы поговорить о последствиях войны, которая отразилась на психике молодого мужчины. Чарли шутит, что это могло быть свидание, но не те реалии.
«У меня день рождения 26 декабря, исполнится 28 лет. Вон Ваня «Брест» тоже ведь молодой, ему 28 всего было. Мне нет и 30 лет, а уже фляга свистит. Я не люблю рассказывать про то, почему пошел воевать, что было, для чего и зачем. Всем почему-то это интересно узнать. А я не хочу лишний раз поднимать это в голове. Мирные люди не понимают, что я чувствовал ответственность и вину, мне нужно было что-то сделать. И я пошел воевать», — комментирует свой возраст Чарли.
Мой собеседник одет в военные берцы, военные штаны и модный бомбер цвета «хаки». Чарли очень высокого роста, с рыжей бородой и в черных очках, говорит, что взял их у друга. На поясе борсетка.
«Борсетка «Атома» кстати», — говорит он (прим. «Атом» — беларусский доброволец Василий Грудовик, погибший в боях под Лисичанском).
На кистях у бойца набиты «love» и «fuck». Мужчина говорит, что у него много татуировок, самые ценные из них — татуировка с рунами в память об Иване «Бресте» Марчуке на затылке, а на груди — изображение шеврона Роты Специального назначения. В один день шестеро человек в Киеве в разных местах сделали памятные татуировки шеврона «Чтобы помнить, что с нами было», а во Львове в это же время делал такую же татуировку погибший Василий Грудовик с позывным «Атом».
Изображение шеврона у всех одинаковое, а вот подписи под татуировками парни придумывали сами, в основном цитаты были посвящены их командиру Ивану «Бресту» Марчуку. У Чарли это «за лысину Бреста стреляю из-под кустов». Говорит, что «Брест», когда увидел татуировки, был очень тронут. Около татуировки РТВ — татуировка с изображением овцы, которая разбивает нацистскую свастику.
«Ваня был настоящим командиром, эта «борода» нас очень объединяла. Мы ни разу с парнями не поругались, ни разу у нас не было конфликтов. Он смог нас сплотить и сделать настоящее единство. Я ни о чем не жалею. У меня на войне было лучшее время с лучшими людьми. Я жалею, что не пошел с ними на задание, я тогда лежал в больнице. Сейчас я был бы с ними. Я, кстати, артиллерист, сегодня как раз праздник в Украине (прим. беседа была 3 ноября) — День ракетных войск и артиллерии, так что принимаю поздравления», — с грустной улыбкой говорит мужчина. На вопрос, страшно ли быть артиллеристом, Чарли отрицательно машет головой и говорит, что для него эта работа была как «танец под классную музыку» и импровизирует танец. В кофейне в этот момент играет песня «Psycho Killer».
Разговаривает Чарли громко, настолько, что на него обращают внимание все посетители кофейни, его голос громче музыки. Он выделяется на фоне остальных. Плохой слух, а из-за этого громкий голос — последствие двух контузий — первую он получил в мае, когда их позиция стояла на Херсонском направлении. Вторую получил через месяц.
«Я не успел даже толком восстановиться. После первой контузии мне Брест рассказывал, что я в полной отключке был. Они говорят, что я совсем ничего не соображал. Все размыто было, звон в ушах слышал, рвало. В больнице, когда пришел в себя, заикался сильно. После второй контузии было проще, потому что уже понимал, что со мной происходит. Я сразу же выпил таблетки и перенес полегче. На десятые сутки после второй контузии я пошел на спецоперацию. Брест спросил, как я, готов ли. Я сказал, что готов на 80 процентов. Внутри я себя собирался морально для этого. Это ведь война», — вспоминает боец.
Еще из-за контузии Чарли стал плохо видеть и мучается от головных болей.
«На левое ухо плохо слышу, зрение упало. Контузия чем опасна, она с годами хуже и хуже становится. У меня внутричерепное давление — всегда болит голова, щемит нервы и болит шея», — рассказывает беларус.
Я осторожно спрашиваю, как его жизнь вообще сейчас. Он отвечает, что она мрачная.
«Моя жизнь покрыта пеплом, запахом пороха, криками и свистом ракет», — говорит Чарли. На моих глазах его лицо становится очень красным и он периодически закатывает глаза. Говорит, что начинает болеть голова.
«Я вот не пью алкоголь уже четыре часа (прим. смотрит на часы), и мне уже плохо и болит голова. Под алкоголем мир другой, я пью его каждый день. И я понимаю, что это зависимость. От алкоголя мне легче сбежать из этого мира, и не так больно», — говорит парень.
Осторожно спрашиваю, понимает ли он, что это опасная зависимость.
«Конечно, понимаю, но пока что не знаю, как мне справляться со всем этим. Серый шум в голове меня сопровождает всегда. У меня бывает такое, что запах пороха и жженых тел стоит в носу. Взрывы в голове и в левом ухе. Даже когда я в наушниках, свист от гаубиц в голове перекрывает музыку. А какая-нибудь сцена с поля боя бесконечно прокручивается в голове, я думаю о том, что сделал бы или как поступил в некоторых ситуациях. Сознанием я все еще нахожусь там, на войне. У меня ощущение, что я нахожусь за заслонкой и наблюдаю, как проходит у людей мирная жизнь. Банально схожу с ума», — говорит Чарли.
В кофейне людей становится все больше и больше. Недалеко от нас садится семья с маленьким ребенком.
«Я вообще не понимаю, что вокруг происходит. Я — потеряшка, понимаешь. Почему вот все эти люди сидят так свободно и улыбаются? Я в данную минуту сейчас тут, а что будет — дальше неизвестно. Горизонт будущего разрушен полностью. Я увидел социальную жизнь, я вижу, что никому мы не нужны. Я никому не нужен», — говорит Чарли. Семья, сидящая рядом, не понимает, что мой собеседник намекает на них.
Спрашиваю, как Чарли пережил новость про смерть своих побратимов под Лисичанском. Беларус ладонью проводит по лицу и говорит, что у него был нервный срыв.
«У меня чувство обиды, что вместе с «Брестом» не умер. Он меня не взял с собой, оставил в Киеве с больной спиной. Совсем нет даже страха перед суицидом, потому что нет никакого страха ни перед чем и ни перед кем. Иногда я думаю о том, что я на все способен уже. Я же был на войне, уже видел все. У меня были и мысли о суициде. Понимаю, что если не будет реабилитации, в конечном счете ко многим побратимам и, возможно, ко мне, суицид придет. Без реабилитации со специалистами невозможно это подавить. Увиденное там, пережитые моменты… я не могу остановить все это в своей голове. Со сном тяжеловато, приходится много выпить алкоголя, чтобы уснуть. Мысли поглощают и не дают покоя», — отвечает парень.
Чарли злится, что нет системного подхода к лечению и реабилитации беларусских добровольцев.
«Меня возмущает, что помощь сейчас можно получить только по личным контактам. Нас оставлять нельзя, это страшно. Такие как я — мы потеряшки. Я сейчас все время провожу со своим другом, он со мной везде ходит. Вчера он уехал, а я уже не знаю, куда себя деть. Я остался наедине с собой и свистом ракет в голове, я даже не ориентируюсь, куда мне идти и к кому обратиться. Как потерянный ребенок. Важен системный подход, чтобы была и анонимная реабилитация. Чтобы человек в любой момент мог созреть и ему было, куда поехать восстанавливаться, чтобы парни не подсаживались на стакан. И человека нужно сразу же после боевых восстанавливать, потому что дальше будет хуже.
Мне сейчас нужно разобраться с легализацией. Я пришел в ЦБС (прим. — Центр беларусской солидарности), меня проконсультировали. Но меня нужно брать за руку и вести, или чтобы кто-то за меня собрал мне документы. Потому что я вообще не нахожусь в реальности и не понимаю, что от меня хотят. Сейчас у меня мысли такие, что я уже не спасусь. Я понимаю, что со мной происходит. Но у меня совсем нет доверия к людям, чтобы идти и просить помощь. Мужчины стесняются обращаться еще. Периодически у меня всплывает, что я же мужик, чего это я чувствую ПТСР, я должен быть сильным. Недавно услышал такую хорошую фразу «Контуженного поймет только контуженный». Я вижу на улицах тех, кто приезжает с боевых действий. Распознаю их сразу. Жить обычную жизнь не получается. Пускай попробуют на день столкнуться с тем, что в моей голове происходит. Не можешь жить дальше обычной жизнью. Не можешь. Я больной человек, и это на всю жизнь. Это не пройдет по щелчку. Нужны выплаты, гарантии участникам боевых действий, реабилитация», — рассказывает Чарли.
В инстаграме у Чарли есть довоенные фото, и очень заметно, как внешне его изменила война. Спрашиваю, вспоминает ли он свою жизнь до войны, смотрит ли фотографии довоенные.
«Я смотрю только фотографии с войны, когда побратимы были живы. Жизнь до войны не вспоминаю и не смотрю на фотки оттуда. Я другой человек. До войны я был антифашистских взглядов, а сейчас внутри меня ненависть и неприязнь к русским высоченная. И мне кажется, что она навсегда. Я вот сейчас задумался…Слушай, ты хороший вопрос задала. Я не помню себя даже прежнего. Вот сейчас пытаюсь вспомнить. Ничего в голову не приходит. Все занято войной. Социальные связи разрушаются даже с самыми понимающими людьми. Они ждут тебя таким, каким ты был, а я уже совсем другой человек. Они не воспринимают меня нового», — говорит мужчина.
Предлагаю ему прогуляться по улице. На улице сидит компания молодых людей, пьют кофе и смеются. Чарли смотрит на них и делится своими мыслями:
«Знаешь, я вот иду по улице и не понимаю, как происходит вот эта мирная жизнь. Я всегда оцениваю, где мне идти. Например, иду около здания и тут мысль такая «А если сейчас прилет будет?». И эта мысль навязчиво крутится в голове. Настолько навязчиво, что я иногда подхожу к людям и говорю «Отойдите от здания, это небезопасно».
Около нас проходит колонна дошкольников в зеленых защитных жилетах в сопровождении учительницы. Мы с Чарли смотрим на них.
«Представляешь, вот у «Сябра» (прим. беларусский доброволец Василий Парфенков, погиб под Лисичанском) трое детей и все маленькие! Его жена осталась одна, а ей же нужно их как-то вырастить», — рассуждает Чарли. Так и переходим к вопросам личной жизни.
«Из-за закрытости я мало кому доверяю, не представляю себя в отношениях больше. Да и женщин я боюсь, потому что не каждая женщина готова вытерпеть мое состояние. Мне же нужна ежесекундная поддержка, меня нельзя оставлять одного ни на минуту. Нужно, чтобы кто-то был рядом всегда», — говорит Чарли. Мы заходим в подземный переход, как раз час пик и много людей находится в маленьком пространстве. На многих Чарли повышает голос, чтобы они расходились. Выглядит угрожающе.
«Ко мне часто полиция в Варшаве подходит. Я часто дерусь. Если на меня человек не так посмотрел, или поднял на меня голос, я завожусь сразу же. И понимаю, что мне ничего не стоит его покалечить. Потому что чувства социализации притуплены. Не понимаю, где границы. Я не думал, что переживу войну. На войне все просто — либо жизнь, либо смерть. Так сказал Паша Волат. Сейчас, когда я вспоминаю все это, на фоне жизни, в которой я никому не нужен, хочется сдохнуть», — говорит мужчина.
Мы гуляем по вечерней Варшаве, Чарли рассказывает, что ходил на мероприятие в музей Вольнай Беларуси и там встретил Павла Латушко:
«Он сказал, что напишет куда-то, будет вопрос реабилитации добровольцев поднимать и решать что-то. Мне многие говорят, мол, Чарли, чего ты так агрессируешь, тут мы отправляли на фронт вам нужное. Я им отвечаю, что все это конечно хорошо, но я не видел этого, мне просто было там не до этого. Когда меня тренировали для боевых, мне никто не говорил даже про то, что такое военный ПТСР, потому что не до него было. Сейчас таким как я нужна помощь. Я приехал сюда, а у меня никто даже не спросил, есть ли у меня деньги (прим. сильно кашляет). Блин, я приболел, я живу сейчас на сквоте, там уже прохладно. Знаешь, сейчас говорят, что в Украине отважные люди. А ведь за восемь лет выросло поколение, для которых примером были те же ветераны боевых действий. Их не забывали, они ходили по школам, рассказывали детям истории разные. И про нас, беларусских бойцов, нельзя забывать».
На улице стемнело. Прощаемся с Чарли, я отвлекаюсь на секунду, а он уже исчез в темноте. Чарли со своей внешностью вполне мог бы сыграть викинга в каком-нибудь современном сериале.
***
Перед публикацией наш автор связалась с Чарли, чтобы узнать, как он. Мужчина сказал, что ему нужен невролог.
«Серый шум в ушах надоел», — прокомментировал парень. На тот момент он находился по личным делам в Белостоке и рассказал, что ночевал в подъезде.
«Я там (прим. на войне) выжил, и тут точно выживу. Назвался панком — живи х**во», — сказал беларус.
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
Сообщить об опечатке
Текст, который будет отправлен нашим редакторам: