Александр и Николай Лукашенко вместе с Эмомали Рахмоном сфотографировались в таджикских халатах, расшитых золотыми нитками. Май 2018. Фото: president.tj
Политолог Андрей Елисеев специально для Reform.by порассуждал о возможных подводных камнях новой Конституции и характеристиках султанизма.
Поскольку созданная конституционная комиссия целиком и полностью подконтрольна Александру Лукашенко, верстаемый ей конституционный вариант призван всецело отвечать его политическим потребностям.
В прошлом году мы прогнозировали преобразование Всебелорусского народного собрания (ВНС) в новый конституционный орган, который позволил бы Лукашенко его возглавить, став, условно, председателем Президиума ВНС, аналога Политбюро ЦК КПСС.
Похоже, что при хорошем для себя раскладе Лукашенко рассчитывает получить и новую конституционную должность, и продолжить занимать президентскую, чтобы передать ее лояльному лицу, предпочтительно в форме династического наследования, в более далекой перспективе.
При более негативном сценарии Лукашенко мог бы досрочно наградить президентской должностью с усеченными полномочиями человека из своей команды (назначить своеобразного регента). В таком случае влияние президентской администрации было бы урезано в пользу секретариата Президиума ВНС. Этот шаг и прочие приготовления, типа председательства в качестве главы Президиума ВНС в Совбезе, даже при таком сценарии обеспечивали бы ему сохранение реальных рычагов правления.
Кроме наделения ВНС конституционным статусом с широкими полномочиями следует обратить внимание на другие возможные инициативы сторонников Лукашенко:
Последний пункт особенно важен, потому что обеспечить сколько-нибудь долговременные гарантии политическому наследию Александра Лукашенко после его ухода способен не просто «приближенный» человек, а лицо с тесными родственными связями, наследник. Несмотря на постоянные заверения самого Александра Лукашенко в том, что его дети не претендуют на власть, сложно поверить в отсутствие мыслей о будущем своих сыновей, в первую очередь младшего Николая.
Тот лишь через 18 лет достигнет необходимого возрастного ценза для президентства согласно действующей Конституции (35 лет), т.е. через три президентских срока. Однако если в ближайший год не произойдет существенных политических перемен, то в 2022 году, с принятием новой Конституции и проведением возможных внеочередных выборов (или даже без них), может произойти своеобразное «обнуление» президентских сроков.
Если при этом возрастной ценз для кандидатов в президенты будет снижен до 30 лет, а продолжительность президентского срока увеличена с пяти до 6-7 лет, то «династический транзит» ровно через две президентские каденции (то есть, в районе 2034 года) станет теоретически возможным. Именно такие поправки в конституцию (уменьшение возрастного ценза с 35 лет до 30) сделал в 2016 году глава Таджикистана Эмомали Рахмон в рамках происходящего транзита власти в пользу своего сына.
Еще один потенциальный вариант поменять возрастной ценз на более позднем этапе состоит в наделении ВНС либо другого органа правом внесения изменений в Конституцию в обход общенационального голосования.
В случае председательства Лукашенко в Президиуме ВНС и наделением этого органа широкими полномочиями, вопрос состоял бы лишь в том, доверит ли он в зависимости от обстоятельств хотя бы одну из грядущих президентских каденций лояльному регенту (например, Наталье Кочановой), либо продолжит довольствоваться президентством сам до достижения сыном необходимого возрастного ценза.
В свете произошедшей в прошлом году серьезнейшей делегитимизации Александра Лукашенко и всех госорганов такая перспектива звучит фантастически, не правда ли? Но не более фантастически, чем выраженное в году эдак 1995-м или даже в 2000-м предположение, что в 2021 году Александр Лукашенко все еще сможет удерживать власть в стране.
Здесь мы выносим за скобки главную проблему для свершения подобных долгосрочных политических планов — острый дефицит экономических ресурсов. Если бы Беларусь была нефтяным оазисом типа Бахрейна или ОАЭ, то вероятность подобного сценария была бы многократно выше, если не близкой к предрешенной.
С другой стороны, в свете растущего противостояния России и Запада, значимость Беларуси для Кремля, а следовательно и поддержка им Лукашенко и потенциальная готовность и далее выступать в роли бездонной, пусть и не столь щедрой как ранее, ресурсной бочки, сохраняется, а то и возрастает. Важнейшее значение будет иметь результат жесткого торга Минска и Москвы относительно «углубленной интеграции» и предопределенный им формат беларусско-российских отношений на ближайшее будущее.
Географическое положение страны, ее историческая и культурная принадлежность к европейской цивилизации не должны вводить в заблуждение при анализе существующего в Беларуси типа политического режима, родственного по многим параметрам центральноазиатскими деспотиями.
Ранее мы подробно описывали эволюцию политического режима в Беларуси в военный персоналистский режим. Эта дефиниция как нельзя лучше отражает чрезвычайно возросшее влияние силовиков в системе госуправления.
При обсуждении же темы политического транзита, пожалуй, уместнее обратиться к классификации политических режимов, предложенной политологами Хуаном Линцем и Альфредом Степаном. Они описали пять хрестоматийных типов политических режимов, один из которых назвали «султанизмом».
Для султанизмов характерны, среди прочего, крайняя степень патримониализма и отождествление страны с судьбой правителя, мизерная роль политических институтов, отсутствие сколько-нибудь ясной идеологии. В демократических государствах чиновники действуют в правовом поле в рамках установленных конституцией политических институтов. В султанизмах институты и правила появляются и пляшут вокруг правителя и приближенных к нему лиц. Важно подчеркнуть такую черту султанистских режимов как династические тенденции, то есть склонность передавать власть по наследству.
Политологи Стивен Эке и Тарас Кузьо, анализируя беларусский политический режим, выделяли яркие элементы султанизма еще в 2000 году. В своей публикации они справедливо отмечали, что крену в сторону султанизма в значительной степени способствовала слабая национальная идентичность беларусов.
В своей научной статье 2012 года безвременно ушедший беларусский политолог Владимир Ровда пришел к выводу, что к выборам 2010 года по четырем параметрам из пяти (особенности политического лидерства, степень плюрализма, роль идеологии, характер политической мобилизации и ситуация с правами человека) беларусский политический режим более соответствовал султанизму, чем типичному авторитарному режиму.
Единственным «провисающим» на тот момент параметром была сфера прав человека – уже к тому времени масштаб репрессий в Беларуси был существенным, но не столь всеобъемлющим, как в случае классических султанистских режимов в понимании Линца-Степана. Однако учитывая масштаб репрессий в Беларуси в 2020-2021 году, финальную стадию эволюции в султанистский режим, пожалуй, можно считать состоявшейся.
Эта отсылка к классификации политических режимов по Линцу-Степану сделана, потому как данная ими дефиниция режима с присущем ей монархическим привкусом («султанизм») помогает читателю абстрагироваться от формальных политических институтов и лучше осознать особое значение династической преемственности для подобных режимов.
Следует ожидать, что негативные – с точки зрения демократии и права – конституционные преобразования госпропаганда будет усердно скрывать за чередой малозначимых, но формально демократических изменений. В качестве примера стоит снова-таки привести Таджикистан, где на референдум 2016 года выносились целых 40 конституционных поправок, среди которых ключевых было всего пару штук, а остальные были в общем и целом формальностью. Подобные тенденции уже заметны в работе беларусской конституционной комиссии.
Так, по итогам ее второго заседания объявлено, что находящимся в условиях временного заключения (то есть, в СИЗО) гражданам вероятно будет предоставлено право голоса. Речь про несколько тысяч человек, то есть о менее чем 0.1% избирателей. Причем значение этого формально демократичного шага нивелируется отсутствием намерений изменять существующий порядок формирования избиркомов, гарантировать подлинно независимое наблюдение, открытость подсчета бюллетеней и сведения итогов голосования, и так далее.
Другой пример: лишение трудовых коллективов права выдвижения кандидатов на местные и парламентские выборы. С одной стороны, это решение при желании можно трактовать как прогресс и избавление от рудимента советских времен. В реальности, в условиях серьезных ограничений для регистрации политических партий этот шаг сделает набор имен в избирательных бюллетенях предельно стерильным.
Формально демократическими новшествами могут стать также учреждение должности спецпредставителя по правам человека, суда присяжных, незначительное увеличение компетенций региональных властей и даже введение подобия выборов глав местных исполкомов, правда из числа заранее одобренных вышестоящими исполкомами кандидатур. Наконец, возможен даже возврат к ограничению президентства двумя сроками при «обнулении» предыдущих.
Эти и прочие «приятные мелочи» не должны уводить внимание от действительно важных конституционных игр султанистского режима и сценария превращения демократического транзита в транзит династический.
Андрей Елисеев, эксперт Центра EAST и iSANS.
***
Мнения и оценки эксперта могут не совпадать с мнением редакции Reform.by.
***
Понравился материал? Обсуди его в комментах сообщества Reform.by на Facebook!