Ян Солонович. Фото предоставлено героем
Бывший студент БГУИР и сотрудник КГБ Ян Солонович — рекордсмен по административным арестам. Молодого человека задержали 1 ноября. Сначала ему дали 12 суток, а потом осудили ещё восемь раз — по части 1 статьи 23.34 КоАП за участие в митингах. Суммарно ему присудили 114 суток. Правозащитные организации признали парня политзаключенным. 18 января его отчислили с 4-го курса БГУИР за «академическую задолженность».
23 февраля могло бы стать праздником для Яна — в этот день должен был закончиться весь его срок. Но 25 января Солоновича без объяснения причин отпустили из ЦИП после 86 суток заключения. На следующий день парень покинул Беларусь. C Reform.by он поговорил уже в другой стране — перед тем, как уехать в третью. Теперь с ним все в порядке.
— Ян, как твое самочувствие?
— Хорошо, даже прекрасно. По здоровью вроде как вылечился. В тюрьме я болел четыре раза неизвестно чем. Может быть, это был коронавирус, никто не проверял. Мои сокамерники переставали чувствовать запахи, у меня такого не было. Но был жар, недомогание и сильный кашель, которого не было никогда в жизни. В тех условиях сложно не заболеть.
— Что это за условия?
— За все время отсидки я сменил около 25 камер. Бывало такое, что в день меня переселяли три раза. Везде было по-разному плохо. В четырехместной камере батареи были на восемь секций. Топили очень сильно, а форточки не открывали. При этом сами стены оставались очень холодными. Были камеры, в которых окно было выбито и закрыто картонкой, холод от окна был жуткий.
Бывало, что подселяли болеющих бездомных. Только одного, Пашу, ко мне подселили пять раз. Был еще один, по которому бегали всякие насекомые в буквальном смысле слова. А еще чаще подселять бездомных стали после того, как за две недели до Нового года по камерам прошли начальник ЦИПа Шапетько и замначальника Сазанович. Тогда начали «наводить порядки».
Режим настолько сильно с этого времени ужесточился, что сидеть там стало невыносимо. Переполнение камер стало обычным явлением. В двухместной камере сидело по четыре человека, то есть двое спали на полу. Я с одним из них делился матрасом, чтобы он не лежал на голом бетоне. Сам застилал нары своей одеждой, которой скопилось пару мешков к тому моменту. Было холодно и больно от лежания на твердом. А за неделю до моего выхода у всей камеры забрали матрасы. Хотя никто в камере днем не лежал и не сидел на нарах, чтобы не злить начальство. Но и это не помогло.
— Вернемся пока к началу. Как тебя задержали?
Задержали 1 ноября на марше в Куропаты. Самое смешное, что я шел домой, просто мой дом находится по улице Тикоцкого. Колонна двигалась в ту сторону, и так получилось, что я шел в метрах десяти от нее. Как раз начались задержания, меня заломали, на руки надели стяжки и затолкали в бус, потом уже пересадили в автозак. Привезли в Партизанский РУВД и всех поставили к стенке, провели первичный опрос. Дошло до меня, ответил, что я Солонович Ян Олегович, работаю в НТЦ КГБ (Научно-технический центр Комитета госбезопасности, — прим Reform.by). Меня со всеми повели в подвал, с нас сняли стяжки, сказали все вещи сдать. Позже привезли еще один автозак с людьми. Всех фотографировали, некоторых записали на видео.
Потом зашли два человека. Одного я знал: он курирует НТЦ КГБ, подбирает кадры. Меня он тоже брал на работу еще весной (там проверяют данные человека около полугода, прежде чем взять его).
— Давай сразу проясним: как ты вообще попал в КГБ и чем там занимался?
— Я обучался на факультете радиоэлектроники, в БГУИР поступил сразу после колледжа. В начале учебы одна из преподавательниц попросила меня помочь дипломнику, у которого были проблемы с работой. Я сделал за него чертежи, парень получил хорошую оценку. Весной 2020-го мы с группой случайно встретили в коридоре эту преподавательницу. Она позвала трех отличников — меня и еще двоих парней, сказала, есть люди, которые ищут специалистов. Люди оказались из НТЦ КГБ. Сначала я проходил там летнюю практику от университета в июле, меня попросили ознакомиться с технологией Bluetooth 5.0, ее хотят в своей работе использовать некоторые силовые структуры. А 1 сентября меня официально устроили на работу. Я должен был заниматься проектировкой шифротехники и применением ее для нужд государства. Работал на половину ставки за 440 рублей. Ничем секретным не занимался.
— В РУВД к тебе пришел человек из КГБ, что было потом?
— Меня повели в комнату для допросов. Меня спрашивали, что я делал на митинге, просили говорить честно, уверяли, что хотят помочь. Я и рассказал, что пошел на митинг, чтобы выразить несогласие с режимом. Тот человек из КГБ сказал мне следовать за ним, посадил меня в свой автомобиль, черный Kia Sportage. Мы доехали до КГБ, зашли с заднего входа, поднялись на третий или четвертый этаж. Я остался в коридоре, а этот человек пошел, видимо, узнавать, что со мной делать. Кстати, внутри здания КГБ на каждом углу лежит красный ковер, абсолютно по всему зданию, и везде висят портреты Лукашенко.
Когда этот человек вышел от своего начальника, то провел меня в отдельный кабинет и попросил написать объяснительную на имя начальника Партизанского РУВД. Я поверил этому человеку и думал, что он действительно хочет помочь своему сотруднику.
— Что нужно было писать в объяснительной?
— «Я, Солонович Ян Олегович, участвовал в митингах…» Но, пока я это писал, вошел другой человек. Он начал задавать вопросы вроде: «Мы точно по тебе ничего не найдем? Вот видео с камер посмотрим, ты точно там ничего не взрывал?». Я сказал, что ничего не делал. Он сказал, что они все равно все проверят и все посмотрят. Я понял, к чему это идет. На эмоциях я продиктовал даты митингов, в которых участвовал. Потом они дали второй листик с образцом и сказали переписывать, это было заявление на увольнение.
Тут же приехал мой начальник из НТЦ КГБ и сходу начал на меня орать. Мол, протестующие — это бандиты, змагары, из-за которых ему страшно дома спать, что они коктейлями Молотова что-то закидывают, скорые не пропускают, а люди умирают. Я попросил на меня не кричать и стал в ответ говорить, что на моих глазах протестующие всегда расходились и пропускали машины скорой помощи, а коктейлей я не видел. Еще они мне доказывали, что «МАЗ» — второй в мире по прибыльности производитель грузовой техники, а «БЕЛАЗ» вообще выпускает уникальную продукцию. Я им сказал, что в Википедии наоборот пишут, что предприятия не особо прибыльные. Меня назвали молодым зеленым дураком.
Потом меня вывели в коридор, я подслушал, как один другому задает вопрос, можно ли со мной работать. Ответа я не услышал. Вышел начальник отдела из НТЦ, похлопал меня по плечу и сказал, что все будет хорошо, что я справлюсь и что он все еще считает меня одним из лучших и перспективных работников. Пожелал мне держаться. Меня вывели на улицу, и вместе с тем человеком, который брал меня на работу в НТЦ, мы сели в разваленный служебный автомобиль, который сломался по дороге, так у нас хорошо все в стране (смеется, — прим. Reform.by). И я понял, что меня везут обратно в РУВД.
— Вы говорили еще о чем-нибудь по дороге?
— Мы говорили про армию. Я спросил: если КГБ следит за порядком, почему в беларусской армии люди вешаются и пропадают. На что мне сказали: «Недосмотрели, бывает. Но дедовщины у нас точно нет». Еще они советовали мне посмотреть фильм, как работает чешская и польская пропаганда: сказали, что я должен ознакомиться с тем, как внедряются агенты, чтобы разрушить Беларусь.
— Во время допроса тебя не били?
— Нет. Кроме ОМОНа меня никто не бил. При задержании омоновцы четыре раза меня ударили с кулака в голову. Как каратист, я еще подумал, что бьют они как-то слабовато. Один омоновец концом ботинка чиркнул меня по лбу, будто помечал. Когда сажали в бус, другой омоновец ударил коленом мне в грудь, потому что я сел на его место.
— Что было в РУВД, когда тебя обратно привезли?
— На меня составили протокол по 23.34 КоАП за 1 ноября, откатали пальцы и завели обратно в подвал, в котором задержанные сидели изначально. Через четыре часа всех отвезли в ЦИП на Окрестина.
— Как выглядел подвал?
— Как актовый зал со стальными стульями, напротив стояло пару столов, за которыми сидели участковые и следователи. Кстати, когда мы ждали отъезда в ЦИП, я рассказал одному милиционеру, что у меня на улице Тикоцкого на месте бывшего фургончика с шаурмой (сейчас точка продажи овощей) часто собираются алкоголики и выясняют отношения. Я спросил, куда можно обратиться, чтобы его убрали. Мой рассказ вызвал у него смех, но он все-таки рассказал мне, что и куда лучше писать. А на следующий день он же свидетельствовал против меня в суде. И даже против тех, кого привезли позже меня.
Кстати, в РУВД была одна сотрудница, которая жаловалась, что во время митинга не может сходить даже в магазин за сигаретами. А еще, что сосед, мол, ругает ее постоянно, говорит, какая она плохая. «А как соседу «ябатьки» повредили машину, сразу же ко мне обратился», — заявила она.
— Как проходил первый суд?
— Меня завели в помещение, похожее на кладовую для белья, там стоял ноутбук. Обвиняли меня по двум протоколам — за участие в несанкционированном массовом мероприятии и за неповиновение при задержании 1 ноября. Мне дали 12 суток. Третьего ноября в РУВД пришла копия моей объяснительной, которую я писал в КГБ. По словам адвоката, они должны были все дела объединить в один протокол или составить много протоколов, но в тот же день, и сдать их в суд все сразу. Но они составляли отдельные протоколы по каждой дате и судили меня каждую неделю. Следующий суд проходил точно так же, как и первый. Так меня и осудили на 114 суток.
— Как воспринимал происходящее?
— Я не особо эмоциональный человек. Не скрою, что был угнетен, но я четко понимал, что и это когда-нибудь закончится. Перешло бы все в уголовное дело — это тоже бы закончилось когда-нибудь. Никто не сидел еще пожизненно за участие в митингах.
— Как думаешь, 114 суток — это месть тебе, как сотруднику КГБ?
— Я не знаю, как к этому относиться. Можно ли считать это местью — наверное, да. Скорее даже, это можно расценивать как попытку запугивания или показательную порку.
— Я задам банальный вопрос, но тебе не кажется, что работа в КГБ и посещение акций протеста — несовместимые вещи?
— Я считаю, что одно другому не мешает (улыбается, — прим. Reform.by). Работа на государство и работа на одного человека — это принципиально разные вещи. Да, я работал в КГБ, но это не должно мешать мне быть несогласным с режимом. Сейчас вся жизнь завязана на политике, и не выйти на протест было бы неправильно. Все-таки мне хочется, чтобы беларусы жили нормально, а не выживали.
— Сейчас ты все еще считаешь, что работа в КГБ — это работа на благо государства, а не одного человека?
— Я не буду отвечать на этот вопрос, чтобы не подставлять людей. Я знаю, что там остались хорошие люди.
— Кстати, о хороших людях. Кто сидел с тобой на Окрестина?
— Я сидел с фотографом из «Новага часу» Дмитрием Дмитриевым, к нему потом заехал его знакомый фотограф, они болтали. Запомнились сокамерники Женя, Ефим и Сергей. С нами сидел Алексей, которому дали два месяца ареста, он очень сильно переживал по этому поводу и постоянно повторял, зачем ему это нужно было. Со мной сидели программисты, строители, сварщики. Ребята меня консультировали, как правильно построить дом, потому что это моя цель на ближайшее будущее. Занимались английским, занимались фитнесом. Вообще, обстановка была нормальной, в большинстве своем люди не падали духом.
— Ты просидел 86 дней из 114, для тебя они не казались вечностью?
— Первая неделя шла долго, потом я свыкся с обстановкой. До момента, когда пришли Шапетько с Сазановичем, все было нормально. После их прихода режим сильно ужесточился, и я понял, что если дальше все продолжится в таком духе, то у меня начнутся большие проблемы со здоровьем. Из-за плохого питания я сильно похудел. Мне стало больно сидеть. В итоге я начал считать дни. Это была большая ошибка.
— Почему?
— Когда не считаешь дни, когда не задумываешься, время идет быстрее. Занимаешь себя каким-то делами: то с ребятами поиграешь, то почитаешь. А так каждые пять минут возвращаешься к мысли, сколько еще осталось сидеть. Мысль поглощает полностью и не дает отвлечься.
— Как прошел твой Новый год?
— Очень грустно. Со мной был сокамерник — Игорь Баранов, он хотел встретить Новый год с семьей. Его как раз должны были выпускать в тот день, однако ему дали еще 15 суток ареста по полностью сфабрикованному делу. Он смотрел в окно и плакал… Я старался его утешить, как-нибудь отвлечь, однако это не помогло. В такой обстановке было не до праздников, поэтому мы просто легли спать. Позже нам говорили, что весь ЦИП кричал «Жыве Беларусь!» и «С Новым годом!».
— О чем вообще думается, когда столько времени находишься там?
— Я думал абсолютно обо всем. О маме, как она там, как сделать так, чтобы она не переживала. Думал о жизни, про друзей, с кем встречусь первым делом. Я знал четко, что когда-нибудь я выйду на свободу, не могли меня посадить пожизненно за восемь митингов. Даже во время действующего режима, который тоже когда-нибудь сменится.
— За решеткой сильно «стирается» образ привычной жизни?
— Хороший вопрос. До Нового года меня выводили на улицу три раза (за два месяца, — прим. Reform.by). Было радостно слышать птичек и видеть деревья. После Нового года начали чаще выводить на улицу — через день-два. Когда вышел на свободу, было непривычно и радостно видеть окружающий мир.
— Для тебя стало неожиданностью, что тебя отпустили раньше времени?
— Полнейшей неожиданностью. В понедельник, 25 января, зашел помощник дежурного в камеру и сказал: «Солонович, с вещами на выход». Я думал, что меня снова переводят в другую камеру. Однако меня спустили на первый этаж, провели в комнату досмотра и выпустили. Под ЦИПом стояли трое парней, ждали своих друзей. Это были единственные люди в округе. Я попросил у них телефон позвонить, попросил вызвать такси — они сказали, что сами заплатят. И я поехал домой. Что это было, я до сих пор не знаю.
— Какая была реакция твоей мамы?
— «Ох, сынок! Ты дома! Наконец-то! Заходи скорее!» — ее слова (улыбается, — прим. Reform.by). Хотелось принять ванну. За все время на «сутках» меня ни разу не водили в душ. Водные процедуры в камере проходили так: набираешь бутылку воды, становишься на унитаз и моешься.
Ну а потом с родителями мы стали думать, как мне быстрее и лучше уехать.
— Ты легко покинул страну?
— Да. 25 января меня освободили, а 26 января я покинул страну. Купил билет на самолет и улетел. У меня остался один недосиженный месяц — зная, какие там сейчас условия, мне не хотелось дальше ломать себе спину. К тому же за время отсидки меня отчислили из БГУИРа, и меня ждала армия. И что-то мне подсказывает, что в армии была бы пометка в моем деле, чтобы ко мне относились по-особенному. Мне хочется спокойно пережить этот сложный этап в своей жизни.
— У тебя остается надежда, что в Беларуси что-то поменяется?
— Конечно. Экономика и время тоже не стоят на месте. Все обязательно поменяется.
— Какие у тебя сейчас планы на жизнь?
— Доучиться, получить диплом. Я хочу дальше учиться по направлению проектирования электроприборов. Я еще и начинающий программист — собираюсь развиваться в этом направлении. У меня до сих пор остаются подработки по проектированию электроники. В Беларусь я в любом случае вернусь, но позже, когда изменится ситуация.
— Тюрьма тебя не сломала?
— После отсидки ничего не поменялось. Просто у меня отняли три месяца моей жизни и я немножко отупел (смеется, — прим. Reform.by). Все-таки недостаток информации дает о себе знать. Хочу также сказать большое спасибо всем тем, кто поддерживал и продолжает поддерживать меня и мою семью. Для меня это многое значит. Хоть простым словом тут не отделаешься, но все равно — спасибо вам.
***
Понравился материал? Успей обсудить его в комментах паблика Reform.by на Facebook, пока все наши там. Присоединяйся бесплатно к самой быстрорастущей группе реформаторов в Беларуси!